Я счастлива, что живу…Воспоминания жительницы блокадного Ленинграда Иды Синюшкиной

Многострадальный Ленинград, где я родилась в 1938 году, как ни тяжелы воспоминания о тебе, но они до сих пор живы в моём сердце.

Наша семья жила на окраине Ленинграда рядом со станцией Ржевка в собственном доме. Семья была большая и дружная. Отец до войны проходил армейскую службу в Кремле и был личным шофёром Надежды Константиновны Крупской, о которой отзывался, как о добром, чутком и активном человеке. Он прошёл Финскую войну, а в 1941 году воевал на Ленинградском фронте. Отец пропал без вести в марте 1942 года, о чём нас известил военкомат.

Зимой 1942 года все мои родные умерли от голода, осталась свекровь 66 лет, мама – ей было 23 года и я, мне исполнилось 4 года.

Мне особенно врезался в память день 29 марта 1942 года, когда на железнодорожных путях станции Ржевка немецкие самолёты стали бомбить стоящие там составы со снарядами. Было разрушено 50 домов и детский сад, в котором я находилась. Мама работала неподалёку на пороховом заводе, услышала взрывы, прибежала за мной, прорвалась через оцепление и бросилась в уцелевший дверной проём. Там, в полуразрушенном помещении, несколько нас, испуганных, полуголых и окровавленных малышей, завернувшись в простынки, сидели и грелись возле печки-буржуйки. Я узнала вбежавшую маму и окликнула её, а потом надолго замолчала. Речь потом постепенно восстановилась, но я стала сильно заикаться.

Когда детей стали эвакуировать из осаждённого города, мама уже и метки нашила на мои вещи, но потом своё решение изменила: «Одну никуда не пущу, будем погибать вместе».

А через день стало известно, что поезд с эвакуированными детьми фашисты разбомбили, а потом ещё потопили большую баржу с детьми.

Мы получили разрешение на эвакуацию, когда и дом наш был уже разрушен. Ещё один самый длинный и страшный день в моей жизни врезался мне в память – 24 июня 1942 года. Погрузили нас в открытые грузовики, когда колонна двинулась, налетели фашистские стервятники. Опять огонь, кровь, смерть… На том месте, где нас пересаживали с грузовиков на катера, сейчас стоит монумент «Ромашка» – это каменный цветок, о нём я написала стихотворение:

На шоссе легендарном Ладожском,

Что Дорогою жизни звалось,

Перерытом обстрелом вражеским,

Кровью залитом, морем слёз,

Остановку делаю в памяти.

И уже не грохочет война,

И воронки асфальтом залиты,

Зеленеет во рвах трава.

Закудрявился, вновь посаженный

У шоссе, молодой лесок.

Боль залечена. Раны зажили.

Вырос здесь над землёй цветок.

Он взошёл монументом каменным

Под венцом лепестков своих

В пямять детям, войной украденным,

В память тех, кого нет в живых.

Это памятник моим сверстникам,

Не узнавшим своей весны,

С кем теперь я была бы ровесницей,

Если б не было той войны.

Не стыжусь, что слезой туманится

Взор, едва на цветок взгляну.

Это памятник моей памяти,

Детству памятник моему.

К этому времени я настолько ослабла, что постоянно находилась у мамы на руках. Какой-то молодой матросик с нашего катера принёс каску, наполненную жидкой лапшой, и это спасло нас от гибели. Дело в том, что когда мы высадились на другом берегу, военные раздавали нам сухие пайки, и много дней голодавшие люди набрасывались на еду, получали заворот кишок и погибали.

Нас погрузили на открытые платформы и повезли в тыл. Тут же налетели немецкие самолёты и стали бомбить наш эшелон. Поезд загорелся, люди выскакивали из вагонов и бежали в ближайший лесок. Мама со мной тоже скатилась с насыпи. А у меня с ноги слетела туфля, а из рук выпала кукла, я стала плакать и кричать. Мама не выдержала моих воплей и вернулась к насыпи за потерянными вещами. И в это время все близлежащие кустарники, где мы прятались с людьми, были уничтожены взрывом… Опять смерть прошла мимо нас.

Целый месяц мы ехали до Омской области. Нам выдавали воду и крупу, которую мы варили на остановках. Свирепствовал тиф, которым пришлось переболеть и мне. Нас приютили очень хорошие люди, маму устроили на работу на хлебозавод. Благодаря этому мы и выжили.

В 1944 году блокада была снята, можно было возвращаться назад. Но вернуться в родной город было суждено только тем, кому приходил вызов от родных или с мест работы. Неустроенные, пусть даже и коренные ленинградцы, были не нужны никому. Мама не захотела оставаться в Омской области и завербовалась разнорабочей на Ленинградский сталепрокатный завод имени Жданова, получила место в общежитии на улице Жуковского в полуподвальном сыром помещении, где стояло 30 коек. Только с детьми там жить не разрешалось, и мама прятала меня под кроватью, когда приходил комендант.

Но на заводе маме сразу выдали путёвку для меня на всё лето в лагерь, который находился в Рощино возле большого озера с песчаными берегами. Вокруг шумели сосны, и здесь было моё самое большое ощущение счастья после всех перенесённых невзгод. В лагере было очень много разных кружков, я ходила во все.

В 1945 году я пошла в школу, это было старинное здание женской гимназии на Невском проспекте. В первом классе учились 38 девочек разного возраста. Ни хорошей одежды, ни обуви ни у кого не было. Нас немного приодели, когда стала приходить гуманитарная помощь из США.

Я очень часто бывала на Пискарёвском кладбище и знала, что мёртвые лежат повсюду: под дорожками, цветниками, под серо-блескучими камнями. Их завозили вповалку в открытых кузовах машин и сталкивали, как сухостойный хворост, во взъерошенные взрывниками траншеи. Не с тех ли тысяч безличностных захоронений заклубилось дымком равнодушие к человеческой личности?

Ещё одно моё стихотворение:

Пройден немалый отрезок пути,

Сколько оставлено вёрст позади.

Сотни зарубок да памятных дат

Сердце хранит, оглянувшись назад.

Дети войны! Много ль выжило нас,

С голодом в жмурки игравших подчас?

Словно ростки из подземных глубин

В жизнь прорастали сквозь холод руин.

Крепко, на совесть мы строили дом

Тот, что Россией своею зовём,

В буднях дожили до мудрых седин…

Что с нами стало, скажи, славянин?

Вихрь перестройки, как взрыв над страной.

Сильных и то покачнуло волной.

Гнула стихия, как ивы к воде,

Только сломить не сумела в беде!

В землю свою мы вросли на века,

Встанет Россия и будет крепка!

Почему абсолютное большинство ленинградцев, переживших блокаду, пронесли в душе удивительные благородство, отзывчивость и жизнелюбие? Потому, что испытали нечеловеческие страдания, и кусок чёрного хлеба навсегда остался для них главной ценностью и главным мерилом жизни.

Я счастлива, что я живу,

Что каждый день я вижу небо,

Что не в мечтах, а наяву

Держу в руках кусочек хлеба.